Статьи

Д-р Джеймс Комптон Бернетт. Лекция, прочитанная в 1880 г. в Лондонской школе гомеопатии доктором медицины Бернеттом.

Перевод В. Я. Герда. Санкт-Петербург, 1882

ЕССЕ MEDICUS!

Es liebt die Welt, das Strahlende zu schwärzen.
Schiller.^*

Предисловие переводчика

При открытии зимних курсов в Лондонской школе гомеопатии ежегодно читается лекция в честь бессмертного основателя научной терапии. Первая такая лекция была прочитана в 1880 году доктором Комптоном Бернеттом (J. Compton Burnett), редактором журнала «Homoeopathic World» (Гомеопатический мир), и посвящена им д-ру Бэйзу (Bayes), главному виновнику учреждения упомянутой школы, постоянно принимающему самое живое и деятельное участие в ее преуспевании.

Настоящий перевод этой лекции предлагается в полном убеждении, что всякий, пользующийся плодами открытия великого и ученого врача, прочтет этот блестящий очерк его карьеры с глубоким интересом.

Если бы врачи обратили должное внимание на жизнь и характер Ганемана, так правдиво и поучительно выставленные в настоящей лекции, то они не могли бы не признать в нем истинного типа человеческого величия, вполне достойного их уважения и подражания.

Вслед за сим предполагается выпустить в свет перевод второй лекции, читанной в прошлом году д-ром Юзом (Hughes) — «Ганеман как врач-философ», представляющей разбор главнейшего его произведения «Органон».

С.-Петербург, июль 1882 г.

Милостивые государи!

В заседании правлeния Лондонской школы гомеопатии, бывшем 12-го июля 1880 г., майор Воган Морган внес следующее предложение, поддержанное графом Денбигом (Denbigh):

Было бы желательно, чтобы взамен установленной вступительной лекции читалась ежегодно лекция по истории открытия гомеопатии Ганеманом, поясняющая ее начала, а также жизнь и творения ее основателя.

Предложение это было принято единогласно, и я получил приглашение прочитать первую такую лекцию.

Да будет эта первая ганемановская лекция исходной точкой справедливой и смелой оценки заслуг того, которого еще недавно граф Кэрнз (Cairns) верно охарактеризовал величайшим благодетелем своего века.

Наша обязанность передать детям и потомству правдивую историию о Самуиле Ганемане, а для этой цели едва ли можно было бы избрать лучий способ, чем ежегодное чтение лекции о его жизни и трудах.

Некоторые считают позором верить в гомеопатию и чтить ее основателя, потому что сущие власти порешили, что гомеопатия — заблуждение, а основатель ее — отщепенец паствы истинной Ecclesia medica catholica. Что до меня, то я поистине горжусь предоставленным мне случаем постоять за честь нашего учителя, так как миpy нечасто удавалось видеть такого доброго и честного человека, такого великого ученого, глубокого мыслителя и искусного врача.

Вам небезызвестно, что его отовсюду осыпали гнусной клеветой, пытаясь сделать посмешищем у всех народов. Аптекари и врачи восстали против него; медицинские журналы во всех странах стараются втоптать его в грязь или составили заговор упорно игнорировать его и его учение.

Уже восемьдесят с лишком лет так третируют Ганемана, а между тем, с другой стороны, шесть или семь тысяч врачей во всех частях света клянутся им, как святым пророком¹, и миллионы людей ежедневно благословляют его память. Позволяю себе предсказать, что с течением времени все народы соединятся, чтобы дать ему высокое место не только в Пантеоне парижском, или в нашем Вестминстерском аббатстве, а в великой валгалле человечества.

Но время это еще не приспело и едва ли младшему из нас удастся дожить до него. Наше время — время посева; постараемся же сеять доброе семя правды и заботливо взводить его, вырывая с корнем плевелы ненависти, невежества, клеветы и предрассудков в твердом убеждении, что желанное время придет, хотя нам и не суждено его увидеть.

Поэтому-то крайне важно в интересах медицинской науки и нашей общей человечности, выставлять Ганемана и его труды в возможно ясном свете. Мы должны также чаще рассматривать его подвиги ради грядущих поколений, так как люди иногда мало знакомы даже с тем, что происходило за несколько десятков лет. Вместе с тем, необходимо иметь мерило для господствующих заблуждений, потому что современные пигмеи часто кажутся могучими богатырями единственно оттого, что мы упускаем из виду деяния великих усопших.

Даже между учениками Ганемана существует немало превратных понятий о его трудах и доктрине, и долг лекторов будет состоять в том, чтобы озарить их и дать возможность воспринять истинный дух великого мужа и врача, чтоб о нас не могли сказать то, что говорит Jaeger о вахтмейстере в «Валленштейнском лагере» Шиллера:

«Sie bekam euch übel, die Lektion.
Wie er räuspert und wie er spuckt,
Das habt ihr ihm glücklich abgeguckt;
Aber sein Schenie, ich meine, sein Geist
Sich nicht auf der Wachparade weist»².

Нет, господа, гений великого полководца проявляется не на смотре, играя в солдаты, а в бою. Так и дух ганеманова учения не может быть постигнут врачом-модником, или книжным червем, или патологоанатомом, а только чтением в скромном духе книги природы, при свете ганемановой биoпaтoлoгии и пользованием больных согласно его закону. Я сказал «его закону»? Я хотел сказать — согласно закону природы, который он впервые увидел в ясном свете и практически разработал для нас, утвердив терапию на научных основах.

Ганеман мальчиком³

Не хотите ли вы теперь пойти со мной взглянуть на мальчика Ганемана? Но прежде я просил бы вас припомнить paнниe годы кого-либо из героев нашей расы, и вы найдете, что подвигам их жизни почти всегда предшествовала подготовка, полная испытаний, затем Sturm und Drang Periode⁴ и наконец уже следовала выработка их индивидуального искупления.

Ганеману суждено было бороться с громадными трудностями, встретить неслыханную оппозицию и, наконец, выйти из них победителем. Поэтому он родился не в богатстве и роскоши, которые не производят великих преобразователей. Правда, потомки знатных родов нередко бывают вождями людей, но не потому что они потомки знатных родов, а потому что они сохранили дух и способности своих родоначальников.

Тем не менее, родители Ганемана не были грубы или необразованы, а напротив, люди утонченного вкуса, в особенности его отец, который занимался живописью на фарфоре. К счастью, бедность не исключает гениальности и образования.

Можно ожидать, что сын художника будет человек утонченный; таковым и был Ганеман. Он был небольшого роста, отличался не мышцами, а железной волей и неукротимой настойчивостью. Впрочем, он не был слабого сложения, так как дожил до девяноста лет.

Вам известна старинная поговорка: кто колыбель качает, тот миром управляет, поэтому-то мне бы очень хотелось изобразить вам мать Ганемана, но у меня для этого нет под рукой достаточно материалов; впрочем, история матери пишется всего лучше жизнью ее детей.

Об отце Ганемана мы знаем, что он был человек недюжинный, так как он учил юного Самуила мыслить, и с этой целью заставлял его наедине продумывать известную тему. Много ли есть отцов с такими здравыми понятиями о настоящем значении воспитания?

Без этих уроков мышления Ганеман никогда бы не изучил медицины наперекор родительскому желанию, никогда не открыл бы научной гомеопатии.

Знаменитый анатом Гиртль (Hyrtl) любил рассказывать, как он, будучи мальчиком, изучал анатомию зева c помощью ручного зеркала, и при этом обыкновенно говаривал:Was Essig werden soll, muss früh sauer werden!⁵

Так точно было и с Ганеманом — он еще мальчиком написал статью о человеческой руке. Он получил прекрасное образование, до двенадцатилетнего возраста в начальной школе, а затем в гимназии своего родного города⁶, где был любимым воспитанником директора, который во внеклассное время обучал его языкам.

Еще в школе Ганеман давал уроки своим товарищам, а в тринадцать лет обладал уже такими познаниями в еврейском языке, что мог его преподавать⁷.

Отец не соглашался отпустить его в Лейпцигский университет для изучения медицины и нашел нужным, ввиду их бедности, поместить сына в коммерческую контору. Но торговые дела были так противны даровитому юноше, что он вследствиe этого занемог, и тогда отец предоставил ему следовать собственной наклонности. Здесь мы видим ключ ко всем его будущим успехам. Если юноша способен преодолеть отца и мать и бедность, то какие невзгоды остановят его на пути жизни? Итак, двадцати лет от роду он отправляется в Лейпцигский университет, уже основательно зная языки немецкий, арабский, еврейский, греческий, латинский, французский, итальянский и английский. Знать в двадцать лет восемь языков, согласитесь, показывает недурное o6paзованиe⁸.

Ганеман студентом

Это-то обширное знакомство с языками давало возможность Ганеману содержать себя как в университете, так и по получении степени. Эти же лингвистические познания привели его, как мы впоcлeдcтвии увидим, к великому его открытию.

В Лейпцигском университете он пользовался правом бесплатного слушания лекций, как и многие дpyгиe немецкие профессора⁹, прославившиеся своей глубокой ученостью.

Еще студентом Ганеман отличался обширными познаниями, но одна из главных его заслуг та, что он был самоучкой в самом возвышенном значении этого слова, а кто достигал высокого положения, не будучи самоучкой? Нет сомнения, что весьма важно получать основательное образование в школе и университете, но люди выдающиеся начинают учиться, когда их перестают учить.

В Лейпциге Ганеман занимался переводами ученых сочинений с английского и французского, получая за это плату от издателей.

Здесь возникает естественный вопрос, каким образом удавалось молодому Ганеману изучать медицину и в то же время добывать себе насущный хлеб? Он устраивал это так: каждую третью ночь он просиживал за переводами, и этой привычке он не изменял в продолжение с лишком сорока лет. Этим объясняется тот факт, что он находил впocлeдcтвии время для своих громадных литературных трудов.

Он не только нашел возможность содержать себя во время двухлетнего слушания лекций в Лейпцигском университете, но даже накопить небольшую сумму денег, так что мог расширить свой кругозор и отправиться в Венский университет, одну из первых медицинских школ в миpe, где он пользовался особенным расположением профессора фон Кварина.

Спустя год он сделался библиотекарем и домашним врачом у трансильванского губернатора в Германштадте.

В это время Ганеман имел случай практиковать в разных местностях нижней Венгрии, как видно из одного примечания к его переводу фармакологии Куллена (т. 2, стр. 114), где он ссылается на выраженное Кулленом мнение, будто приливы крови к внутренним органам не служат противопоказанием для назначения хинной корки в перемежающейся лихорадке, а именно:

Автор (Куллен) неправ, он очевидно не знаком с упорными перемежающимися лихорадками в болотистых местностях жарких стран. Я (Ганеман) наблюдал такие лихорадки в нижней Венгрии, особенно в укреплениях, обязанных своей неприступностью расстилающимся вокруг них обширным болотам. Я видел их в Карлштадте, Раабе, Коморне, Темесваре и Германштадте.

Из следующих затем подробных примечаний ясно видно, что он имел значительный практический опыт и наблюдал течение разного рода перемежающихся лихорадок самого тяжелого типа, со всеми сопровождающими их явлениями и последствиями.

Те из нас, которым случалось видеть несчастных, ежедневно привозимых из низменных равнин Венгрии во всеобщую больницу (Allgemeines Krankenhaus) в Вене, могут составить себе наглядное понятие о важных практических преимуществах, которыми пользовался Ганеман, наблюдая эти ужасные формы болезней, с сопровождающими их страданиями сердца, легких, печени, селезенки, почек, живота и всякого вида водянкой. Пройти такую школу не могло не доставить большой опытности.

Не забудем, что все это было до получения Ганеманом степени доктора медицины в Эрлангене в 1779 году.

Итак, мы видели его, учащегося в приходской школе и в гимназии родного города Мейссена до двадцатилетнего возраста, затем, изучающего медицину в Лейпциге и в Вене, — моей дорогой alma mater — занимающегося практикой в стране, изобилующей болезнями, и наконец, получающего степень доктора двадцати четырех лет от роду. И заметьте, что во все это время он должен был добывать пропитание собственными трудами.

Я останавливаюсь на практическом профессиональном образовании Ганемана, потому что его порицатели стараются убедить нас и себя самих, что он вовсе не был врачом, а библиотекарем, учителем, переводчиком, книжным червем, аптекарем, кем угодно, только не врачом.

Вы уже знаете, что при выходе из народной школы он написал статью «О человеческой руке», а если вы потрудитесь прочитать его примечания к первым переводам, то вы согласитесь со мной, что двадцати пяти лет он уже был замечательный врач. Замечательный врач, говорю я, потому что некоторые в один год приобретают больше знания, чем другие во всю свою жизнь. Сколько есть врачей, занимающихся в больничных палатах до седых волос, и никогда ничего не видевших.

Доктор Ганеман

Я видел портрет молодого доктора Ганемана, нарисованный на веере его отцом; он изображен, дающим лекарство своему первому пациенту, сапожнику. Отец его, конечно, и не мечтал тогда, какой у него великий сын. Всмотримся в него поближе. Он один из шедевров Творца.

Кстати, отчего Ганеман отправился за докторской шляпой в Эрланген, а не в Лейпциг? От того, что в Эрлангене расходы по уплате за степень доктора были значительно ниже, чем в Лейпциге. Это сведение я имею от его внука, д-ра Зюсса Ганемана, проживающего здесь, в Лондоне.

Сюжетом для тезиса своего Генеман выбрал «Conspectus affectuum spasmodicorum aetiologicus et therapeuticus».

Теперь мы переходим к его странствованиям, к Sturm und Drang периоду его жизни.

Прежде всего, он едет в местечко Геттштедт, а оттуда — в маленькую столицу Дессау, где посвящает себя в особенности изучению химии и минералогии, и не менее приятному занятию ухаживания за Гeнриеттой Кюхлер, дочерью аптекаря в Дессау.

Затем он делается санитаром в Гоммерне, близ Магдебурга, где в 1782 г. он женится на Генриетте Кюхлер.

Мы многим обязаны этой благородной женщине, которая была всегда верной его подругой, среди тех страшных готовившихся для него испытаний. Если бы она не была так привязана к нему и не ободряла его, то бремя жизни стало бы для него невыносимым, и он часто говаривал ей впоследствии, беря ее нежно за руку: «Милая, без тебя я бы этого не выдержал».

Ученые коллеги, не подумайте, что в этой зале ссылка на женщину неуместна; жена Ганемана оказывала самое благотворное влияние на жизнь ее знаменитого супруга и содействовала внесению здоровья и счастья в бесчисленные семейства. Итак, честь той, которая любила его и помогала ему, когда почти все отшатнулись от него.

Гоммерн скоро наскучил Ганеману, и он переехал в изящный и образованный Дрезден. Здесь он приобрел дружбу выдающихся людей и в особенности старшего врача больницы, д-ра Вагнера, который во время продолжительной болезни поручил ему исправление своей должности — самый высокий медицинский пост в Германии.

Не забудьте, господа, что Ганеман еще не был гомеопатом. Он уже не бедный студент, не безызвестный врач; несмотря на молодые годы, он призван занять временно важную и ответственную должность, он уже составил себе имя в ученом миpe и литературные труды его разнесли его славу далеко за пределы родной страны.

В 1786 г. он написал книгу «Об отравлении мышьяком», которая и поныне пользуется авторитетом.

Если вы желаете ознакомиться с тогдашним настроением духа Ганемана, то прочитайте введение к этой книге, посвященной «Его Величеству доброму Императору Иосифу», и названной им своим первенцем. Вы найдете в ней всю горечь отчаяния по поводу жалкого положения медицинской практики, и Ганеман является в ней перед нами в качестве опытного медицинского юриста и практического токсиколога. Он пишет:

Множество причин, о которых я не стану упоминать, действующих уже несколько столетий, унизили божественную науку практической медицины до простого добывания себе куска хлеба, до жалкого ремесла, так что истинные врачи смешиваются с толпой шарлатанов. Как редко удается честному человеку с помощью своих познаний и способностей возвыситься над этой толпой и озарить врачебное искусство таким светом, чтоб и непосвященные могли отличить ясную вечернюю звезду от простой падучей звезды. Как трудно поэтому очищенной медицинской науке возобновить свою ветхую грамоту дворянства.

В 1787 г. он написал сочинение о выгодах употребления для топки каменного угля, против которого в то время существовали сильные предубеждения.

В 1789 г. он издал «Наставление врачам при лечении венерической болезни», и тогда же написал несколько важных статей для «Химических летописей» Крелля, между прочим «Химические исследования свойства желчи и желчных камней» и «О противогнилостных средствах». Около того же времени в журнале (Magazin) Бальдингера появилась его статья о способе приготовления ртути, известной и поныне под нaзвaниeм Mercurius solubilis Hahnemanni.

Затем он занялся вопросом о нерастворимости некоторых металлов и написал статью для библиотеки Блуменбаха «О способах избежания саливации и других вредных последствий меркурия», а для «Летописей» Крелля — «О приготовлении глауберовой соли».

Его изумительная литературная деятельность совместно с практическими работами в химической лаборатории, и его необычайные познания в медицине и химии начали в это время обращать на себя внимание ученого миpa, и он был избран членом Экономического общества в Лейпциге и Академии наук в Майнце.

Ганеман в топи уныния

Милостивые государи, мы все еще находимся в присутствии Ганемана-негомеопата; ему 35 лет от роду, следовательно, он только что достигнул цвета лет и умственного развития, но он уже практикует как врач двенадцать лет; он живет в счастливом браке, он — глава многочисленного семейства и приобрел себе известность как врач, ученый и литератор. Он возвращается в Лейпциг, где провел свою трудолюбивую студенческую жизнь.

Что же дальше? Он вдруг с отвращением бросает свою практику; он потерял доверие к медицине и считает ее не только бесполезной, но положительно вредной.

От настроения духа, в котором он писал введение к своему сочинению: «Об отравлении мышьяком», до полного отречения от медицинской практики — шаг огромный для бедного человека, не имеющего никаких других ресурсов. Хулители его утверждают, что у него не было пациентов, что практика покинула его, а не он покинул практику. Это чистая ложь; он решительно отказался пользовать тех, которые уже давно были его пациентами, потому что опыт у постели больного доказал ему вред медицины.

В эту пору люди были заражены революционным духом, и в уме Самуила Ганемана также зародилась мысль о медицинской революции, хотя быть может он этого и не сознавал.

Вы согласитесь, что в душе этого человека свирепствовала буря сомнений и страха, унесшая с собой все, кроме его прямоты, его добросовестности, его могучей человечности.

Об этом страшном психическом вихре можно составить себе понятие, если вспомним, что практика была его насущным хлебом, так как литературные труды оплачивались скудно. Во время практики он жил в довольстве, мог дать своим детям хорошее образование, но ничего не могло устоять перед вихрем, и он бросил практику, чтобы снова сделаться, и на этот раз добровольно, тружеником-переводчиком!

Добывать себе пропитание переводами даже студентом было нелегко, а теперь ему нужно было содержать жену и детей, привыкших к удобствам жизни. Он сразу низвел себя и семейство до нищеты и лишений, и к этому его побудила совесть!

Какой контраст многим молодым врачам наших дней, придерживающимся доктрины личной выгоды и моды, считающим должность в больнице или кафедру полным вoзнaгpaждeниeм за утрату той доли совести, которой наделены, и хладнокровно говорящим: «Гомеопатия верна, я это знаю хорошо, но если я стану высказывать такое мнение, то какие будут у меня шансы сделаться врачом в больнице или лектором в медицинской школе».

Впрочем, ведь зло не без Немезиды, и эти люди (я хотел сказать «эти социальные евнухи»), отрицающие и игнорирующие истину из личных видов, никогда ничего не выиграют. Почему? Потому что как посеешь, так и пожнешь.

Вернемся к Ганеману. Как мы видели, он поехал в Лейпциг и снова стал заниматься переводами. Его примечания к этим переводам изобличают всю горечь его души.

Когда кто из нас впадет в уныние и огорчениe, потому что совесть мешает ему повыситься, да вспомнит он этот период жизни нашего учителя и да утешится.

Быть может, вам надоел этот рассказ о днях, полных скорби и отчаяния. Потерпите еще немного, и посмотрим, как он переносил эти тягости.

Вскоре оказалось, что средства не позволяют ему жить в самом городе, и он поселился в окрестностях Лейпцига. Здесь он одевался в самую простую одежду, носил деревянные башмаки, помогал жене по хозяйству и собственными руками месил хлеб! А крикливые невежды, стряпающие историю медицины, силятся доказать, что Самуил Ганеман был человек алчный и корыстолюбивый! Но бедный Ганеман еще не испил чаши до дна. Его дочери и жена начали укорять его за то, что он пожертвовал удобствами жизни ради каких-то химерных грез. Наконец, к довершению несчастий, у него занемогают дети. Образованный врач отказался от медицины и теперь дети его лежат больными! В отчаянии он ищет целебных средств и не находит их, хотя убежден, что они существуют. В письме к Гуфеланду он восклицает:

Я не могу поверить, чтоб Всемогущий и Всеблагий, которого мы не умеем достойно назвать, чтобы Тот, который печется о малейшем, незримом для нас творении, который повсюду расточает жизнь и обилие, я не могу поверить, чтобы Он обрекал свои высшие существа мукам болезни.

Эти слова показывают, что он не сомневался в существовании истинного врачебного искусства. Убежденный в ложности господствующих методов и систем, он верил в возможность медицинской науки, но где и как отыскать ее, он не знал.

Это приводит нас к самому порогу открытия гомеопатии. Почва уже подготовлена для семени; незримая сила посеяла семя, и жатва обеспечена. Мы теперь расстаемся с Ганеманом-негомеопатом; бросим же взгляд на пройденный путь. Представим себе мальчика, занимающегося в родительском доме при свете глиняной лампочки собственного издeлия¹⁰, из народной школы переходящего в гимназию; изобразим его себе тринадцати лет, дающим уроки мистического еврейского языка, и последуем за ним, образованным юношей, владеющим восемью языками, в Лейпциг, где он в стесненных обстоятельствах изучает прилежно систему медицины, которую, по достижении зрелых лет, ему суждено бросить как никуда негодную.

Но довольно; поспешим к той эпохе его жизни, когда возникла и окрепла мысль, перевернувшая всю медицину и низвергшая старинные идолы, заменив их истинным культом.

Один французский биограф говорит, что Ганеман открыл гомеопатию случайно. Я этому не верю. Случай может слепить что-нибудь из глины, намазать лубочную картину, но случай никогда не создает такой бесподобной статуи, никогда не рисует такой законченной картины.

Заря гомеопатии

Знаменитый шотландский профессор Куллен некогда написал замечательное сочинение по фармакологии, которое приобрело еще бóльшую известность вcлeдcтвиe того, что оно было переведено на немецкий язык Ганеманом. Mир, кажется, не очень обязан Южной Америке, но он обязан ей хиной, и мы не очень признательны иезуитам за их благодеяние, но мы можем поблагодарить их за привоз к нам хинной корки, обессмертившей их во всех частях света. Хина¹¹, быть может, спасла больше жизней чем всякое другое средство, ей же мы обязаны открытием гомеопатии. Ганеман, как вам известно, изучал перемежающуюся лихорадку в болотистых местностях Трансильвании, где сам заболел ею. В то время, когда он жил близ Лейпцига и носил сермягу и деревянные башмаки, один издатель поручил ему перевести фармакологию Куллена¹². Ганеман, как мы видели, имел привычку делать свои примечания ко всем переводимым им сочинениям, и в одном из таких примечаний к фармакологии Куллена впервые проглядывает гомеопат; не гомеопатия Гиппократа, не гомеопатия писателей XVI и XVII столетий, а научная гомеопатия, основанная на исследовании лекарств на здоровых, отчасти предвиденная Штёрком и вскользь упоминаемая Галлером.

Некоторые утверждали, что ирландский врач Крумп (Crumpe) испытывал лекарства на здоровых ранее Ганемана, но это несправедливо; его интересная и научная книга «Исследование свойств опиума» была издана в Лондоне в 1793 г., тогда как перевод фармакологии Куллена вышел в свет тремя годами раньше — в 1790 г.

В этом переводе встречается намек на гомеопатию во втором томе (стр. 17) где находится следующая заметка Ганемана относительно пользы вяжущих средств: «Кислоты также имеют свойство облегчать желудочные кислоты, например, сернистая кислота».

По моему мнению, влияние великого Куллена на зрелый ум Ганемана недостаточно оценивается.

В начале своей книги Куллен приводит подробную историю фармакологии и приходит к заключению, что сочинения по этой части представляют «сборник ошибок и заблуждений». Легко себе представить, как это гармонировало со взглядами переводчика.

В конце фармакологии Куллен слегка извиняется в таком огульном порицании прежних писателей и говорит, что многие останутся недовольными его осуждением. На это Ганеман замечает: «Переводчика нельзя отнести к их числу, потому что он сам прочитал и сличил между собой большинство древних и новых авторов, на которых ссылается Куллен, так чтоб о нем не сказали non habet osorem nisi, и он вынужден в общем присоединиться к мнению Куллена от всего своего сердца. Диоскориду и Шредеру, с их пустотой и бабьими сказками, всегда раболепно поклонялись; ни старые писатели, ни их слабые ученики не заслуживают пощады». «Мы должны, — продолжает Ганеман, — насильно оторваться от этих обожаемых авторитетов, если желаем свергнуть с себя иго невежества и суеверия. И давным-давно пора это сделать».

Итак, вы видите, что скептик Куллен нашел себе сродного переводчика в Ганемане, который с непритворной радостью взирал на низвергнутые и разбитые Кулленом кумиры.

Но Ганеман искал лучшего, он алкал и жаждал научной терапии, Куллен оставил его голодающим; Ганеман требовал хлеба науки, а Куллен подавал ему камень гипотез!

Не следует упускать из виду, что Ганеман ни на минуту не терял веры в действительность некоторых лекарств, но он желал определенного неизменного закона для руководства при назначении лекарств вообще. Он был уверен, что такой закон существует, но как отыскать его?

Между тем, Куллен был очень близок к испытанию лекарств на здоровых; он рассматривает все возможные способы исследования свойств лекарственных веществ, и отвергает их один за другим, точно так же, как это делает шесть лет спустя Ганеман в своем «Versuch über ein neues Princip». Он разбирает вопрос об иcследовании этих веществ на животных и справедливо замечает, что такой способ имеет весьма ограниченное значение, а наши коллеги аллопаты и поныне придерживаются этого метода, который их же Куллен осуждал девяносто лет тому назад.

Куллен даже упоминает об исследованиях на человеческом организме, но только мимоходом, и кажется имеет в виду обыкновенное испытание на больных. Низвергнув все, он восстанавливает одно подобие старых кумиров. Тем не менее, я полагаю, что tabula rasa Куллена сильно содействовала открытию научной гомеопатии, очистив место для нового здания. По всей вероятности, сам Ганеман не сознавал этого; великие умы читают книги и природу и нередко воздвигают новые здания из очень старых материалов, а затем следует повторение известной истории о Колумбе и яйце.

Гомеопатия в тумане веков

Позвольте мне здесь сделать довольно длинную вставку, чтоб показать вам некоторые предзнаменования гомеопатии. Боюсь что мне придется несколько наскучить сухими цитатами, но этого требует предначертанный мной путь мышления.

Часто говорят, что гомеопатия существовала до Ганемана. Это справедливо, но только в таком смысле, в каком существовало тяготение до Ньютона, и пожалуй, в несколько более обширном смысле, потому что формула similia similibus curantur встречается у многих авторов, начиная с Гиппократа; из них некоторые приведены самим Ганеманом в его «Органоне». В медицинских сочинениях XVI и XVII столетия попадается даже разбор вопроса как успешнее излечиваются болезни, подобно действующими ли средствами или противоположными? По этому поводу существует целая литература, и, читая эти книги, я не раз готов был воскликнуть: отсюда-то Ганеман почерпнул свою гомеопатию. Справедливо сказано: «Die Welt liebt das Strahlende zu schwärzen!» He раз начинал я серьезно сомневаться в добросовестности Ганемана, хотя и неосновательно, как убедился впоследствии. Сюжет этот слишком обширен, чтоб заняться им здесь¹³, и потому я сообщу вам мое заключение: гомеопатия Ганемана не имеет ничего общего с гомеопатиями парацельзистов, герметистов и ятрохимиков, кроме только одного понятия о лечении подобно действующими средствами, но вместе с тем я того мнения, что эти гомеопатии помогли ему выработать его научную систему. Следовательно ясно, что те, которые с торжеством цитируют этих писателей, стараясь показать, что наша гомеопатия — вещь очень старая и не нуждалась вовсе в Ганемане, нахватались только одних верхушек. Честность побуждает меня сознаться, что я сам некоторое время находился в сомнении, но позвольте вас спросить, если гомеопатия уже существовала, то отчего же никто не пользовался ею, не преподавал ее? Научной гомеопатии тогда еще не было, а были одни лишь ее предзнаменования.

Чтобы дать молодым коллегам понятие об этих прежних гомеопатиях, я скажу только, что они были четырех главных видов, а именно:

Во 1-х, учение о сигнатурах¹⁴, например, сок чистотела (Chelidonium majus) — желтого цвета; желчь — желтого цвета, ergo чистотел — есть средство против дурной желчи — remedium ictericum. Если вы возьмете грецкий орех, осторожно снимите твердую скорлупу и разглядите хорошенько поверхность ядра, с ее бороздками, завитками и полушариями, то вы получите пoдoбиe поверхности мозга. Поэтому грецкие орехи¹⁵ полезны для мозга, представляют remedium encephalicum и т. д.

Во 2-х, части макрокосма (Вселенной) уподобляются, как воображали, частям микрокосма (человеческого тела). Так, золото в фармакологии называлось солнцем — sol. В микрокосме, или человеческом теле, сердце представляет солнце, или sol microcosmi. Подобное подобным лечится, следовательно, золото — хорошее средство при расстройствах сердца. Серебро — месяц (luna), a luna microcosmi — это мозг, поэтому серебро — есть средство против мозговых страданий и т. д.

В 3-х, части животных излечивают подобные же части тела у человека; так, например, легкие лисицы — легочные болезни. Это грубый первообраз остроумной мысли Шюсслера о средствах для различных тканей организма и покойный Грауфогль рекомендовал употреблять Pulmo Vulpis при одышке. Это очень древняя мысль.

В 4-х, в разных странах господствуют известные типы болезней и в этих же странах водятся средства против свирепствующих в них болезней — ubi malum, ibi remedium. Так в холодных, сырых местностях встречается паслен сладкогорький (Solanum Dulcamara), поэтому паслен излечивает болезни, свойственные таким местностям. Хинное дерево растет в болотистых местностях, и хина исцеляет малярийные болезни. Новейшим примером могут служить несомненные антиревматические свойства ивы¹⁶, растущей в сырых местностях, где ревматизм, как известно, очень обыкновенен.

Ганеман, при своей громадной начитанности не мог не быть знаком с этими гомеопатиями шестнадцатого столетия и они, конечно, заставили его размышлять о законе лечения, о том, как успешнее исцеляются болезни с помощью ли подобных или противоположных средств, но больше этого они сделать не могли; они не могли ему дать eгo гомеопатию по той простой причине, что научная гомеопатия Ганемана ничего сродного не имеет ни с yчением о сигнатурах, ни с отношениями между макрокосмом и микрокосмом, ни с лeчeниeм человеческих органов соответствующими органами низших животных, ни, наконец, с мнимым фактом, выражаемым словами ubi malum, ibi remedium.

Таким образом мы видим, что ганеманова гомеопатия (наша научная гомеопатия) не имеет ничего общего с теми гомеопатиями, которые процветали в шестнадцатом веке, кроме лишь одной формулы similia similibus curantur.

Приводить подробные доказательства завлекло бы нас слишком далеко, хотя предмет этот важен в том отношении, что проливает свет на возникновение нашей гомеопатии.

Нужно сознаться, что некоторые писатели подходили к ней весьма близко и я попрошу у вас позволения привести несколько сочинений, относящихся до этих грубых первообразов гомеопатии, побудивших многих воображать, что наша гомеопатия существовала еще до Ганемана.

Так, Фернелий восстает против принципа подобия (Ioannis Fernelii Ambiani, «Therapeutices Universalis», 1574, p. 6, c. II. De Remedii Inventione). Сущность его доводов та, что всякая болезнь изгоняется противоположным средством, но что многие извращают этот великий закон, утверждая, что болезни исцеляются подобными. Затем он рассуждает о способе действия врачебных средств, о движении при усталости, о рвотных, излечивающих рвоту, о проносных, излечивающих дизентерию, и приходит к заключению, что все это, собственно, примеры исцеления с помощью противоположных. Таким образом, Фернелий подходит очень близко к истинной гомеопатии, хотя и старается доказать ее ложность, не понимая ее настоящей сути. При его незрелых понятиях о болезнях и лекарствах, гомеопатия, конечно, была немыслима¹⁷.

Я не стану разбирать возбуждаемые им вопросы, так как моя цель только показать существование в то время понятия о гомеопатии, и я цитирую Фернелия как ярого противника.

Что он был твердым приверженцем принципа contraria contrariis curantur явствует из его введения к четвертой книге, стр. 126: «Nullus igitur affectus subsistere potest in nobis, cui non pariter contrarium quiddam tanquam remedium illa protulerit».

Тем не менее, он рассуждает о пользе Pulmones vulpecularum при удушье, объясняя их действие на основании подобия и сродства с больными частями и называя этот образ действия антипатией. Д-р Даджен цитирует Ривиера сторонником закона подобия, но Ривиер, собственно, сильный противник этого закона. Д-р Даджен утверждает также, что Парацельс обладал достаточными познаниями о болезнетворных свойствах лекарств, чтобы понимать и учить истинную гомеопатию, но это большая ошибка. Правда, Парацельс был внимательный наблюдатель, оригинальный и глубокий мыслитель, но он нигде не говорит, что его понятие о подобнодействующих средствах основано на знании болезнеродных свойств лекарственных веществ. С другой стороны, он выражается очень ясно относительно учения о сигнатурах и о подобии между макрокосмом и микрокосмом. Нет сомнения, что он имел понятие, хотя довольно первобытное, об органопатии, т. е. о сродстве лекарственных веществ с известными частями тела.

Риолан был также противником способа лечения подобными средствами; в своем сочинении «Ars Bene Medendi», Parisiis, 1601 («De Remedio», s. IV, с I, p. 12) он, в сущности, утверждает, что все болезни необходимо излечиваются противоположными и забавляется на счет Парацельса и его сигнатурной гомеопатии¹⁸.

Обратимся теперь к некоторым защитникам принципа similia.

Следующая статья была выписана г. Гердом в С.-Петербурге, из журнала Daheim, № 16, от 17 января 1880 г., где она помещена под заглавием «Zur Geschichte der Homöopathie»:

Еще в семнадцатом столетии знаменитый поэт Павел Флеминг, бывший в то же время врачом, понимал гомеопатию и предпочитал ее аллопатии. В стихотворении, обращенном к его другу д-ру Гартману, он пишет:

«Умный врач берет свои средства оттуда, откуда проистекает вред: разрешает страсть к соли солью, тушит огонь пламенем, чего многие не понимают. Вы суживаете искусство — из многого делаете мало. Вы должны малым делать много. Один гран должен быть действительнее тяжелого напитка, от которого и мясник может заболеть. Мы отделались от этой фантазии. Кто теперь станет хвалить врача за то, что он заслуживает благодарность аптекаря, предпочитающего последний способ первому? Неужели несчастные больные должны быть вдвойне расслаблены всякими микстурами? и проч.»¹⁹

А в письме ко мне г. Герд пишет:

Этот замечательный отрывок заслуживает место подле не менее интересного признания, сделанного лейб-медиком герцога Ангальтского Иоанном Фарамундом Румелем; нижecлeдyющие строки приведены в журнале «Populäre Homöopatische Zeitung», 1871 г., № 10, из сочинения Румеля «Меdicina Spagirica».

Итак, вы видите, что все смотрят на эти различные понятия о лечении подобными, как на нечто тождественное с научной, индуктивной гомеопатией, завещанной нам Ганеманом.

Посмотрим же, что говорит автор, на которого ссылается г. Герд:

Поэтому всякий дух требует, чтоб его шевелило то, что природе его всего более сродственно (simile a simili curari), и в этом мы видим разницу между герметистами и галенистами.

Затем:

То же бывает с болезнями в стихийном огне, воздухе и воде; эти болезни должны быть пользуемы таким же образом, и всегда подобное должно излечивать подобное²⁰.

Румель, как мы уже видели, был последователем Парацельса, и он относит Гермеса к временам Моисея, когда закон пoдoбия (по его словам), был впервые предан письму.

Гомеопатия Румеля (как и учителя его Парацельса) состоит из учения о сигнатурах и вообще из подобия (и равенства) между major mundus и minor mundus. Из всех парацельсистов он наименее мистичен, и его сочинения могут служить хорошим ввeдeниeм к трудам самого Парацельса. Так он говорит (De Curatione Morborum, с. VI, pp. 82-83):

Излечение бывает общее или специальное и совершается или по обыкновенному способу Галена, или на основании новой медицины Гермеса или Парацельса, к которой нужно также отнести натуральную магию. Что касается до обыкновенного лeчeния по способу Галена, то я лучше пройду его молчанием, чем поднимать о нем шум, чтобы не растравлять раны. Оно состоит в упорном следовании правилу contraria contrariis curari debeant.

С другой стороны, древний способ Гермеса далеко предпочтительнее, в чем убеждает нас ежедневный опыт, так как на основании его можно часто (с помощью Божией) успешно исцелять болезни, обыкновенно признаваемые неизлечимыми, что и мы, даже при нашем ограниченном опыте, можем засвидетельствовать²¹.

Этот способ основывается на формуле similia similibus curentur.

Затем он распространяется о симпатии и антипатии, и о согласии между макрокосмом и микрокосмом.

Многие другие авторы пишут в том же духе, но этих примеров для нас достаточно. Замечание Румеля относительно его нежелания «растравлять рану» показывает, что между галенистами и герметистами происходила ожесточенная распря о принципах подобия и противоположности. Даже священники упоминали об этих прениях в своих проповедях, как доказывает д-р Даджен.

Опасаюсь, господа, что эти сухие цитаты вам несколько наскучили, но я хочу доказать не только что эти старинные писатели имели неясные, первобытные понятия о законе подoбия, но что намеки их привели Ганемана к его важному открытию.

Вы, быть может, спросите: присваивал ли себе Ганеман первую мысль о лечении подобными? Нет, не присваивал, но он справедливо приписывает себе обращение этих полусуеверных намеков в индуктивную науку. Посмотрим как он выражается по этому поводу в своем «Органоне».

На стр. 51 четвертого лейпцигского издания (1829 г.) он приводит примеры непроизвольного гомеопатического излечения врачами старой школы, говорит о паллиативном лечении на основании правила contraria contrariis, и затем продолжает так:

Посредством наблюдений, размышления и опыта, я убедился, напротив того, что болезни исцеляются лучше всего согласно формуле: similia similibus curentur. Для того чтобы излечивать кротко, быстро, верно и радикально, необходимо во всех болезненных случаях выбирать такое средство, которое само способно производить болезнь, подобную лечимой («омойон патос»).

Этому гомеопатическому способу лечения еще никто не учил, никто его не применял на практике, но хотя он не был признаваем в продолжение тысячелетий, тем не менее следы его попадаются во всех веках.

Затем он доказывает, что все истинные излечения производились на основании закона подобия, хотя сами врачи того не знали, а в примечании он пишет: «Ибо истина вечна, как вечен благий Бог. Человек долго не обращает на нее никакого внимания, но наступит время, когда она, по воле Провидения, рассеет туман и явится как утренняя заря к благу человечества».

Далее (стр. 102) он цитирует намеки на гомеопатию, и в примечании говорит, что приводит эти намеки не как доказательства истинной гомеопатии, а для того, чтоб его не могли упрекнуть в умышленном игнорировании их с целью присвоить себе первенство мысли.

Это ясно показывает, что он не приписывал себе первое открытие понятия о лечении подобнодействующими средствами.

Мне кажется, что все это очень возвышает великую заслугу Ганемана как оригинального мыслителя и основателя научной гомеопатии. Впрочем, я не думаю, чтобы он был тогда знаком со всеми этими намеками, а приискал их впоследствии. Я сомневаюсь также, чтобы Ганеман отдавал себе ясный отчет в том, как впервые возникла у него великая мысль. По всей вероятности, он достиг этой мысли постепенно, и затем применил к ней свое испытание над хиной, или наоборот.

Положение Ганемана относительно мысли о лечении подобными указано им самим очень мило и ясно в его историческом сообщении к Гизо в 1835 г., где он цитирует следующие стихи из Беранже:

Combien de temps une pensée,
Vierge obscure, attend son époux;
Les sots la traitent d'insensée;
Le sage lui dit: cachez vous.
Mais la rencontrant loin du monde
Un fou qui croit au lendemain,
L'épouse; elle devient féconde
Pour le bonheur du genre humain²².

До Ганемана гомеопатия была безызвестной, скитальческой, девственной мыслью, ожидавшей брака с мужским умом; эта мысль сочеталась с умом Ганемана и, ко благу человечества, оплодотворилась им.

Знакомство Ганемана с писателями шестнадцатого столетия и с вопросом о лечении болезней противоположными и подобными подготовило его к его научной индукции. Вы также, вероятно, согласитесь со мной, что если бы он не знал этих авторов, то быть может, его историческое испытание хины не повело бы к научной гомеопатии, потому что мы допускаем, что не ему принадлежит первая мысль о лечении противоположными или подобными средствами, точно так же как не ему следует приписать первую мысль об исследовании лекарственных веществ на здоровом организме.

Такие испытания были производимы на себе бароном фон Штёрком, Галлером и, быть может, другими. Крумп²³ испытывал на себе опий позднее Ганемана, как мы уже видели.

Взгляды Галлера на вопрос ясно видны из предисловия к его фармакопее, где он излагает принцип иcпытaния лекарств на здоровых в следующих словах:

Primum in corpore sano medela tentanda est, sine peregrina ulla miscella, exigua illius dosis ingerenda et ad omnes, quae inde contiguas affectiones, qui pulsus, qui calor, quae respiratio, quae nam excretiones attendum.

Inde adductum phaenomenorum in sano obviorum transeas ad experimenta in corpore aegroto²⁴.

Бросим теперь взгляд на истинного предтечу Ганемана — я говорю о датском военном враче Стале (Stahl), на которого Ганеман ссылается в «Органоне» (стр. 104).

Общепринятое правило — лечить противоположными средствами (contraria contrariis) совершенно ложно; напротив, он (Сталь) убежден, что болезни исцеляются средствами, способными производить подобные же болезни (similia similibus): ожоги — приближением к огню, ознобленные члены — натиранием снегом и самой холодной водой, воспаление и ушибы — очищенным спиртом; так он с большим успехом излечивал расположение к желудочным кислотам самой малой дозой сернистой кислоты, в таких случаях, когда разные порошки оказывались бесполезными.

Штёрк также подходил очень близко к гомеопатии²⁵. В 1760 г. он натер себе руки свежим дурманом, чтоб удостовериться в справедливости заявления ботаников Si tantum olfeceris stramonium, ebrietatem facit, но опьянения не последовало. Это ободрило его и он растер некоторое количество в ступке и выжал сок. Он поместил его к себе в спальню и получил головную боль. Затем он сделал экстракт, положил полтора грана на язык, прижал к нёбу и так далее.

Но цель его не состояла в том, чтобы получить объяснение modus in morbis operandi, а удостовериться, можно ли с безопасностью назначать дурман как лекарство. Это совсем не то, что имел в виду Ганеман, когда впервые испытал на себе хину тридцать лет спустя.

Убедившись, что экстракт дурмана можно с безопасностью давать как лекарство, Штёрк пишет:

«Agebatur tunc de morbo, in quo conveniret et de aegris, quibus prodesseet». С этой целью он стал наводить справки у древних и новых писателей²⁶, но не мог отыскать ничего в пользу употребления дурмана как врачебного средства. Он восклицает: «Etenim omnes scribebant: Stramonium turbare mentem, adferre insaniam, delere ideas et memoriam, producere convulsiones.

Все это, говорит он, нехорошо, и служит препятствием к даче дурмана внутрь. Затем встречается достопамятное место, т. е. достопамятное с нашей теперешней научной точки зрения:

Interim tamen ex his formavi sequentem questionem» Si Stramonium turbando mentem insaniam sanis, an non licet experiri: num insanientibus et mente captis turbando, mutandoque ideas, et sensoriunn commune adferret mentem sanam, et convulsis tolleret contrario motu convulsiones?.

Вот самые близкие указания на гомеопатию, которые мне известны, и как они близки! Между тем они приводят только к странному понятию (не закону) о лечении подобными средствами и к установлению того факта, что страмоний можно давать с безопасностью в болезни, и что он причиняет и излечивает умопомешательство и конвульсии.

Штёрк²⁷ здесь так близок к открытию научной гомеопатии, что мы можем только удивляться, как он ее не открыл.

Все это показывает, как много нужно было для ее открытия. У Штёрка (как и у большинства других) не хватало трех качеств, а именно: 1) истинного духа философии 2) необходимого досуга и привычки глубокого мышления, и 3) знания истории теории о действии лекарств.

Штёрк был на самом рубеже открытия научной гомеопатии и тем не менее он ее не увидел; это доказывается его позднейшими сочинениями. Так, если вы обратитесь к его «Libellus, quo demonstratur: Herbam, veteribus dictam Flammulam Jovis», etc. Viennae, 1769, то вы увидите, что он даже отступил назад, так как испытывает это средство не на человеке, а на низших животных. Эти факты нагляднее всего показывают истинное вeличиe Ганемана. Если бы Ганеман наткнулся на гомеопатию, как наткнулись на нее многие другие, если бы он формулировал себе вопрос Штёрка в 1790 г., то неминуемо открыл бы тогда же научную гомеопатию. С другой, стороны, если бы Штёрк был более начитан, обладал духом философии и в то же время был бедным врачом, отказавшимся от практики ради совести, то и он, наверное, открыл бы наш терапевтический закон. Но Штёрк был барон империи и придворный врач, а излишек успеха не содействует умственному прогрессу и развитию.

К счастью человечества, честность и благородство Ганемана довели его до нищеты. Будь он бароном Cвященной Римской империи и придворным врачом, мы не собрались бы здесь сегодня.

Наука подвигается вперед не широкими скачками, а мало-помалу, оставляя небольшие промежутки, которые впоследствии заполняются. Так было и с научной гомеопатией Ганемана. С одной стороны, стали возникать физиологические исследования лекарств; с другой стороны, в туманной дали веков, поднимался вопрос о законе подобия. Связующим звеном между этими двумя фактами явился Ганеман.

Этим я заканчиваю мою длинную вставочную главу, и снова перехожу к Куллену.

Гомеопатия как научная индукция

Мы легко можем себе представить как Ганеман должен был встретить всякую новую гипотезу относительно modus operandi хины. Он хорошо знал, что средство это излечивает известные формы перемежающейся лихорадки, точно так же как мышьяк исцеляет другие формы этой болезни, но как, на основании какого закона?

Куллен утверждал, что хина вылечивает лихорадку, потому что она представляет горькое и вяжущее средство, и вместе с тем несколько ароматичное и укрепляющее желудок!

Право, ради такой пустой гипотезы не было нужды разить всех прежних фармакологов и потому неудивительно, что Ганеман поступает с Кулленом, как последний поступил со своими предшественниками. Вот историческое примечание Ганемана:

Соединяя самые горькие вещества с самыми сильными вяжущими, мы получим состав, который в малом приеме будет обладать этими качествами в гораздо высшей степени, чем хинная корка, но из такого состава мы во веки веков не получим специфического противолихорадочного средства. Нашему автору надлежало разрешить этот вопрос. Открыть принцип, который пояснял бы действие этого лекарства, не так легко. Тем не менее, сообразим следующее: некоторые вещества, как-то: крепкий кофе, перец, арника, игнация и мышьяк, способные возбуждать известного рода лихорадку²⁸, уничтожают эти типы перемежающейся лихорадки. Для опыта я несколько дней принимал по четыре quentchen хорошей хины два раза в день. Сперва у меня похолодели ноги, конечности пальцев и пр.; я ощущал усталость и дремоту; у меня появилось сердцебиение, пульс сделался твердым и скорым; я чувствовал невыносимое беспокойство, дрожь (но без озноба), утомление во всех членах; затем наступили биение в голове, краснота щек, жажда, словом один за другим появились все симптомы перемежающейся лихорадки, только без настоящего озноба. Кроме того, появились также все особенные характерные признаки, которые я наблюдал в перемежающихся лихорадках: притупление чувств, ощущение неподвижности в конечностях и в особенности неопределенная тоска, ощущаемая как бы в надкостной плеве всех костей. Припадок продолжался каждый раз два или три часа, и снова появлялся при повторении приема. Я прекратил приемы и поправился (стр. 108, 9, т. II).

На следующей странице Куллен старается отстоять свою гипотезу, и Ганеман делает следующую достопамятную заметку:

Автор, очевидно, сокрушается, что не может опровергнуть возражения своих противников. Он, по-видимому, восстает преимущественно против тех, которые, рассуждая о хинной корке, постоянно произносят слово специфист²⁹, не отдавая себе отчета в точном значении этого слова. Если бы автор на одну минуту помыслил, что из экстракта квассии и чернильных орехов можно приготовить гораздо сильнейшее вяжущее и горькое вещество, нежели хинин, но тем не менее не исцеляющее четырехдневную лихорадку, длящуюся полгода, если бы он подметил в хине способность возбуждать искусственную антагонистичную лихорадку, то он наверное не придерживался бы своей гипотезы так усердно.

Вы заметите, господа, что здесь, при самом рождении научной гомеопатии девяносто лет назад, Ганеман предполагает, что лекарство действует в болезни в силу антагонизма.

Страницы две-три далее, мы уже находим, что Ганеман обособляет болезни — он говорит о хинной лихорадке особого рода (von besonderer Art, стр. 117).

Мы теперь прощаемся с Ганеманом негомеопатом и рассмотрим, каким образом вызванная им в себе искуственная хинная лихорадка навела его на открытие гомеопатии.

Предварительно позвольте мне выразить надежду, что никто из вас, господа, не говорит себе, зевая:

«Hier auf diesen Bänken
Vergehen mir Hören, Sehen, und Denken».

В 1795 г. друг Ганемана знаменитый Гуфеланд начал издавать в Йене «Journal der practischen Arzneikunde und Wundarzneikunst». В первом томе этого журнала (1795 г.) Ганеман цитируется в статье о лечении одной важной болезни. Во втором томе (1796 г.) упоминается об историческом излечении Клокенбринга.

В этом же томе мы находим знаменитую статью Ганемана «Versuch über ein neues Prinzip zur Auffindung der Heilkräfte der Arzneisubstanzen, nebst einige Blicken auf die bisherigen». Этот «Опыт» нужно признать исходной точкой небывалого в медицине переворота. В нем он подорвал все здание практической медицины и положил краеугольный камень научной терапии, возвестив закон лечения подобными, основанный на действии лекарственных веществ в здоровом человеческом организме. Я сознаю всю свою неспособность достойным образом оценить это удивительное произведение. Оно хорошо известно всем вам, и хотя впервые было напечатано восемьдесят четыре года назад, но само наше присутствие здесь сегодня служит ему отголоском.

Ганеман-гомеопат

Наконец-то мы находимся в присутствии Ганемана-гомеопата. Понятно, что такая деревушка как Штетериц не могла удовлетворить основателя новой системы практической медицины не потому, что искусство врача измеряется числом жителей известной местности, а потому, что деревня не может дать необходимый материал для испытания новой медицинской системы.

Громадное превосходство Ганемана над всеми другими медицинскими реформаторами заключается в том, что он, разрушая и ниспровергая старое, не оставляет все в анархическом хаосе, подобно Куллену, а искусно пользуется развалинами для сооружения на них нового здания.

После испытания на себе хины, он снова принимается за практику. К счастью, он получил место директора приюта для умалишенных в Георгентале, в тюрингенском лесу, предложенное ему Герцогом Саксенготским. Здесь он исцелил замечательно даровитого ганноверского министра Клокенбринга, который сошел с ума от направленной против него едкой сатиры Коцебу. Описание этого случая было опубликовано (вы найдете его в «Kleinere Schriften») и естественно возбудило значительный шум в Германии, где Клокенбринг был в то время своего рода лордом Биконсфильдом. Из этого случая мы узнаём, что Ганеман давал умалишенным свободу и вообще обращался с ними кротко и гуманно, никогда не подвергая их телесному наказанию, так как, по его выражению, где нет ответственности, не может быть и наказания. Таким образом он был пионером рационального лечения душевнобольных.

Через несколько месяцев Ганеман опять пускается в путь; сперва мы находим его в Вальшлебене, затем в Пирмонте, в Брауншвейге, в Вольфенбюттеле и, наконец, в Кенигслюттере, где он пробыл до 1799 года.

Со времени знаменитого испытания хины прошло девять лет, и Ганеман убедился на опыте в основательности своей терапии. Нельзя удивляться тому, что в течение этих девяти лет он не мог успокоиться и странствовал с места на место, так как он начинал осуществлять обширное значение своего открытия и должен был предвидеть, что оно поведет к полному перевороту в старой медицине.

В Кенигслюттере он созрел в научного практиканта, так как давал одно лекарство за раз и притом на основании закона пoдoбия. Вместе с тем он стал назначать сравнительно малые дозы; правда, дозы эти были еще мaтepиaльные, но не забудьте, что это было восемьдесят лет тому назад, когда на врача, дерзавшего давать только одно лекарство за раз, смотрели косо как его коллеги, так и аптекари — в особенности аптекари. И теперь еще считается делом очень подозрительным назначать только одно лекарство за раз, а в то время рецепты были в полфута длинной, и состояли из десятков бесценных снадобей, надлежащее смешение которых представлялось могучей тайной, в которую посвящены были немногие избранные. Утверждают, что в настоящее время nous avons change tout cela — практика аллопатов и гомеопатов одна и та же, но если рассмотреть рецепты наших знаменитейших врачей-аллопатов, то нужно сказать, что в общем аллопатическая практика ничуть не лучше той, которая существовала сто лет тому назад, и это потому, что ее основания ложны. Я взял на себя труд сличить статьи по практической медицине, помещаемые в журнале «Lancet», с теми, которые появлялись за восемьдесят лет перед сим в журнале Гуфеланда, и за исключением одного только кровоизвлечения предпочитаю лечение, рекомендуемое в последнем журнале, как более простое и безвредное.

Позвольте заметить здесь, что, говоря об «аллопатической практике в общем», я имею в виду аллопатию, а не гомеопатию исподтишка, не тайную гомеопатию, которую некоторые медицинские писатели выдают за собственное открытие, пользуясь доверчивостью своих невежественных читателей, ибо в ушах моих раздается голос мудреца кётенского, повторяющего слова: «Hos ego versiculos feci: tulit alter honores».

Гомеопатия остается гомеопатией, преподают ли ее открыто и честно, как в этих стенах, или контрабандой вносят в мозги студентов в других школах и коллегиях. Профессор Батилл³⁰ занимается этой контрабандой уже много лет и ученики его начинают наполнять кафедры по всей стране, но мне еще неизвестно, способен ли материальный успех обращать литературное воровство в честный поступок³¹.

Не подумайте, чтобы я защищал привилегированный раскол и дух секты, подобно аллопатам, вопиющим на всех кровлях, что они — левиты ковчега медицинскаго завета. Нет, я утверждаю только, что гомеопат есть умственная собственность Самуила Ганемана и тех из его учеников, которые споспешествовали ее развитию и распространению и добросовестно воздают честь кому следует. Наука составляет общую собственность человечества, честь ее открытий есть частная собственность.

Пошлые батиллы наших медицинских коллегий могут пускать пыль в глаза безбородым юношам, но они не могут, по самому свойству вещей, обратить в свою собственность то, что принадлежит другому, хотя бы этого другого уже не было в живых. Ганемана, правда, нет на свете, и он не может во плоти заявить свои права, но у него есть последователи, которые осмеливаются утверждать, что при всем уважении к профессиональному единству и братству, единства в профессии не будет, пока простая честность будет изгоняема из ее врат, пока будут выдаваться награды за литературную кражу. По-моему, тот, кто заведомо присваивает себе чужие открытия и выдает их за свои собственные — человек бесчестный в полном смысле слова и тем более бесчестный, что он вне кары обыкновенных законов.

Быть может, господа, вас шокирует такое сильное выражение. Гнушайтесь поступка, а не выражения. Очень был бы рад дать ему более благозвучное название, если бы оно настолько же соответствовало истине, но другого подходящего выражения я отыскать не умею. По всей профессии — да простит им Бог — великое имя Ганемана предается позору и злословию, a мeждy тем профессора крадут его труды и, что всего хуже, умышленно деморализуют современное поколение студентов, научая их из личных видов жертвовать нравственным чувством, научая их на самом пороге жизни снискивать себе дешевый лжеуспех, возлагать на себя мишурную корону, вместо того чтобы честным трудом добывать себе золотой Bенец.

Скажите мне, вы, увенчанные сединами, чтo доселе поддерживало вас на трудном пути жизни? Хвала ли толпы или внутренний голос совести? Погоня за личными выгодами помогала вам когда-нибудь одерживать верх над болезнью и смертью? Я полагаю, что нет.

Да, прискорбно подумать, что честь наших студентов омрачается примером и наставлениями их собственных учителей, и притом прежде чем наступили испытания и искушения действительной жизни. C'est le premier pas qui coúte и поэтому будущность этих молодых людей не сулит ничего блестящего. О первом Батилле читаем, что в скором времени... Romae fabula fuit, Marо vero exaltatior. Так будет и в данном случае.

Воинствующая гомеопатия

Попрошу вас теперь обратить внимание на начало воинствующей гомеопатии, на ту ненависть, которую возбуждает против себя гомеопатия и теперь, как она возбуждала восемьдесят лет тому назад, когда невежество и нетерпимость изгнали ученого и просвещенного Ганемана из Кенигслюттера. Некоторые велемудрые люди, как вам известно, утверждают, что основатель гомеопатии сам навлек на себя эту вражду своими яростными нападками на собратов. Это несправедливо. Резкие выражения со стороны Ганемана встречаются позже 1799 года. Обратитесь к его «Опыту о новом начале» и укажите хотя бы на одно неприличное слово, на одну вспышку гнева; сочинение это написано скромным, почтительным языком. До самого его выезда из Кенигслюттера я не встречаю никаких признаков негодования или ненависти к коллегам; напротив, он преисполнен любовью и уважением к ним.

Рассказывают, что его учение о малой дозе возбудило против него медицинский мир. Этого не могло быть, по той простой причине, что когда началась оппозиция (1798 г.), Ганеман еще не возвестил своего учения о динамизации лекарств и сам употреблял хотя и малые, но тем не менее материальные дозы.

Затем оппозицию эту приписывают его взглядам на патологию, и в особенности его учению о псоре, а между тем Ганеман был изгнан из Кенигслюттера за двадцать восемь лет до призыва к себе Штапфа и Гросса в Кётен, для сообщения им своей теории о хронических болезнях.

Следовательно, мы приходим к неизбежному заключению, что ни брань с его стороны, ни его учение о динамизации или псоре не могли подать повод к воздвигнутому против него гонению.

Вы, вероятно, помните историйку о ягненке и другом четвероногом животном, которое, кажется, не было ягненком; в этом знаменитом рассказе вода текла вверх ручья.

Ганемана обвиняют также в том, что он явился со своим открытием перед публикой и тем возбудил против себя профессию. И это неправда. Его «Опыт» был напечатан в первом медицинском журнале того времени (Гуфеланда).

Из всего этого ясно, что не Ганеман отделился от профессии, а профессия изгнала его из своей среды.

Уязвимое место в Ганемане было следующее: в Кенигслюттере он давал пациентам безвозмездно свои лекарства.

Завидуя его возрастающей славе, врачи возбудили против него аптекарей, а последние принесли на него жалобу в суд за нарушение их прав. Дело было решено против него, ему было воспрещено раздавать свои лекарства, и после этого он, конечно, не мог оставаться долее в Кенигслюттере.

Этого-то и желали его завистливые коллеги. Буква закона была, без сомнения, против Ганемана, но дух закона, а равно правосудие и здравый смысл, были на его стороне. Несправедливость решения делалась еще ярче ввиду того обстоятельства, что он был признанным авторитетом в фармацевтике и в одно время занимал должность инспектора аптек. К тому же он еще в 1787 году издал книгу по фармакологии, основанную на сочинении Ван ден Санде «La falsification des rnedicamens dévoillée» (Брюссель, 1784), а затем свой знаменитый «Фармацевтический лексикон».

Изгнанный из Кенигслюттера в 1799 г. Ганеман направил путь в Гамбург. В те дни такой переезд с домашними богами был настоящим предприятием. Купив себе повозку, он посадил в нее жену и детей, уложил свои пожитки и отправился из Кенигслюттера, провожаемый теми, которых он облагодетельствовал.

Нет сомнения, что Ганеман выехал из Кенигслюттера с тяжелым сердцем. Там он начал снова вкушать довольство, там он подвергнул испытанию свое божественное открытие, там же он, при помощи закона подобия, открыл целебные и профилактические свойства белладонны против скарлатины и, во время свирепствовавшей эпидемии, спас жизнь многим из жителей этого города. Неудивительно, поэтому, что они высыпали чтоб пожелать ему счастливого пути.

Путешествие это достопамятно по одному приключению. Спускаясь с горы, повозка опрокинулась, кучер был сброшен с козел, Ганеман получил ушиб, у дочери его оказался перелом ноги, а малолетний сын его пострадал так тяжко, что вскоре затем умер; вещи же были сильно повреждены, так как упали в ручей, протекавший у подножия горы. При помощи поселян они добрались до соседней деревни, где должны были прожить шесть недель, пока дочь Ганемана не оправилась настолько, что могла следовать далее в Гамбург.

Я часто размышляю о Ганемане, мысленно ставлю себя на его место, и мне кажется, что ему, как человеку, было бы простительно торжественно проклинать своих гонителей, когда он проживал в той деревушке при вышеописанных обстоятельствах.

Не подлежит сомнению, что вслед за тем он постепенно стал принимать весьма надменный и горький тон, который, наконец, перешел в очень сильные выражения, хотя по моему мнению эти сильные выражения вовсе не были неуместны. Позвольте спросить вас, господа, каким языком заговорили бы вы, если бы вас постоянно гнали с места на место и довели до нищеты только потому, что ваши познания обширнее, труды усиленнее и вы исцеляете больных успешнее и приятнее, нежели ваши коллеги?

Я не приписываю Ганеману божественных качеств и поэтому не только не осуждаю его за его смелость и независимость, а напротив того, считаю их заслуживающими одобрение. Даже божественный Назорей однажды преисполнился гневом. Выезд из Кенигслюттера составляет исходную точку свободы Ганемана, а принимая во внимание, что ему тогда было сорок четыре года, и что он по способностями и знаниям стоял неизмеримо выше самого Гуфеланда, «Нестора германской медицины», мне кажется, что для него уже наступило время избавиться от пут, которыми старались его принизить завистливые собраты.

В Гамбурге Ганеман встретил неудачу и переехал в соседний город Альтону, где его ожидала та же участь, и он отправился в Меллен в Лауэнбурге. Здесь им овладело неодолимое влечение взглянуть на милую родину и он поселился в Эйленбурге, но притеснения со стороны врачей вскоре заставили его покинуть этот город.

В 1803 г. мы встречаем его в Дессау, где он написал книгу против употребления кофе, любимого напитка немцев. Хроническое отравление этим напитком и поныне попадается нередко в германских больницах. Взамен его первые гомеопаты стали рекомендовать какао, которое вследствие этого вошло в большое употребление.

Несколько спустя Ганеман перевел с английского книгу «Сокровищница медицины», а вслед за тем издал переделку сочинений Жан-Жака Руссо «De l'Education», а в 1806 г. перевод «Фармакологии» Галлера.

Своим coчинeниeм «Эскулап на весах», изданным в 1805 г., в котором так ярко выставлены недостатки аллопатии, он еще более ожесточил против себя своих собратов. В том же году появился первый очерк его «Чистого лекарствоведения» под заглавием: «Fragmenta de viribus medicamentorum positivis etc.», а в следующем году он издал книгу «Опытная медицина», самое оригинальное, логическое и блестящее сочинение по врачебному искусству. Тут на него накинулась целая толпа клеветников. За все свои замечательные открытия Ганеман должен был испытывать только гонение, вражду и злocлoвиe. Наконец он нашелся вынужденным обратиться к публике, и с этой целью начал помещать статьи в литературно-научном журнале «Allgemeiner Anzeiger der Deutschen». Учение, с презрением отвергнутое книжниками и фарисеями старой школы, встретило поддержку со стороны интеллигентной публики, и число приверженцев его стало возрастать с каждым днем. В 1810 г. вышел первым изданием его великий «Органон», а затем Ганеман возвратился в Лейпциг, где вскоре окружил себя многочисленными пациентами, почитателями и последователями.

Нельзя не удивляться, как ругань и клеветы, которыми осыпали Ганемана, не свели его с ума. Конечно, они не могли не запасть глубоко в его чувствительную душу, но он смотрел на них с презрением, продолжал свои исследования лекарств и в 1811 г. выпустил в свет первый том своей «Materia Medica Pura», самый грандиозный памятник, когда-либо воздвигнутый врачом. Без сомнения, он думал: «Жалкие глупцы, не ведаете, что творите». Ничто столько не поражает меня в разнообразной карьере Ганемана, как тот факт, что он не обращал внимания на пошлую брань своих противников; он мог отразить все эти клеветы и защитить себя с красноречием Демосфена, но, как выражается Цельс, Morbi non eloquentia sed remediis curantur³², и он продолжал трудиться над своей знаменитой фармакологией.

В это время, т. е. в 1811 г., Ганемана сильно занимала мысль основать в Лейпциге школу для преподавания гомеопатии и при ней больницу, но он должен был удовольствоваться чтением лекций тем из врачей и студентов, которые желали познакомиться с новой системой.

С этой целью ему необходимо было представить диссертации на получение звания приват-доцента, и медицинский факультет очень охотно разрешил это, вероятно в надежде, что он выкажется тем глупцом и невеждой, каким его выставляли враги. Предметом диссертации он выбрал «De Helleborismo Veterum». Всякий, читая это рассуждение, должен сознаться, что оно составлено с редким искусством, и что в нем Ганеман обнаруживает изумительное знакомство с произведениями греческих, латинских и арабских врачей, и вообще со всей медицинской литературой с самых времен Гиппократа.

Таким образом, Ганеману удалось наконец сделаться преподавателем в том университете, где он сам учился тридцать семь лет перед тем. Здесь он читал лекции врачам и студентам и воздвиг то величественное фармакологическое здание, в котором мы ныне обитаем; пользуясь нашей великолепной фармакологией, мы можем справедливо сказать: Hahnemannus nobis haec otia fecit.

В Лейпциге Ганеман имел обширную практику и приобрел себе бесчисленных приверженцев, но профессия не могла спокойно смотреть на его успехи. Он вел примерную жизнь почти исключительно в среде своего многочисленного и счастливого семейства, пациенты чуть не обожали его, и он стоял уже во главе значительнаго числа талантливых врачей, перешедших к гомеопатии. Утверждают, что Ганеман добровольно создал раскол и тем восстановил против себя профессию. Я отрицаю это. Он прилагал все усилия, чтобы ввести свою реформу, но профессия отринула его и его лучшую систему. Разве он не законным путем занял место лектора гомеопатии в Лейпцигском университете? Разве он не получил теплое поздравление со стороны декана факультета после защиты своей диссертации «De Helleborismo Veterum»?

Профессия ожидала увидеть его падение, а вместо того он так поразил оппонентов своей ученостью, что с этой стороны они уже не смели надеяться повредить ему. Ни в чем не могли они обвинить его, не могли даже устроить ему никакого скандала и потому решились прибегнуть к прежним приемам, которые оказались столь успешными в Кенигслюттере: они возбудили против него аптекарей за то, что он выдавал свои лекарства — вот в чем состояло преступление великого и ученого мужа.

Ему было воспрещено давать свои лекарства под опасением взыскания. Друзья убеждали его не подчиняться этому решению и давать лекарства тайком, но благородство его души, его глубокое уважение к закону, не дозволяли ему следовать такому совету. От аптекарей он не мог получать требуемые лекарства, так как некоторых у них не было, других они не умели приготовлять, и кроме того, он им не мог доверять, и потому ему ничего не оставалось, как снова покинуть Лейпциг и свою возлюбленную Саксонию. В это время Ганеман пользовался известностью первого врача во всей Германии, и ему было уже с лишком шестьдесят шесть лет от роду; кажется, либеральная профессия, которой он служил украшением сорок два года, могла бы оставить в покое доброго и кроткого старика, но нет, его заставили покинуть любимые места и отыскивать новый приют.

Итак мы видим, что в 1821 г. Ганеман был изгнан из Лейпцига за то, что раздавал свои собственные лекарства! Легко себе представить, какой скорбью было наполнено его сердце. В Лейпциге он был студентом и строил свои юношеские воздушные замки; там он впал в топь уныния, из которой его извлекло испытание хины; наконец, там же ему удалось сделаться преподавателем и привлечь к себе первых учеников. Но изгнание его из Лейпцига было необходимо для дальнейшего развития его системы³³.

В числе усердных почитателей Ганемана был принц Ангальт-Кётенский, который предложил ему убежище в своей маленькой столице — Кётене. Ганеман воспользовался приглашением, и тем обессмертил как принца, так и его столицу.

В Кётене Ганеман нашел себе гавань успокоения, и там я его оставляю³⁴.

Когда я рассматриваю его удивительную жизнь, я поражаюсь его величием как человека. Тринадцати лет он уже преподает еврейский язык; при поступлении в университет двадцати лет он основательно знает восемь языков; двадцати четырех лет он делается доктором медицины; он доживает почти до девяноста лет, и всю свою жизнь является неутомимым тружеником. В течение всей этой продолжительной жизни я не встречаю в нем ни одного недостойного поступка; о многих ли можно сказать то же самое? Поистине, он был великий, почти совершенный, человек.

Как врач он занимает, после божественного Гиппократа, самое первое и высокое место. На самом деле, он был врач несравненный, истинный тип врача, единственный долг которого лечить больных cito, tuto et jucunde.

Как же нам не воскликнуть: «Ессе Medicus!» — се врач!

Вся его жизнь, от юности до старости, поучает нас трудолюбию, терпению, преданности науке ради блага человечества, безукоризненной прямоте и честности.

Он сеял бессмертие и бессмертна его слава.

Наконец, господа, если вы меня спросите, где его памятник, мой ответ: посмотрите вокруг себя!³⁵

ПРИМЕЧАНИЯ

^* Строка из «Орлеанской девы» («Mädchen von Orlean») Шиллера (1801). В переводе А. Кочеткова четверостишие звучит следующим образом:
Да! Чистое чернится не впервые,
И доблесть в прах затоптана стократ.
Но не страшись! Еще сердца людские
Прекрасным и возвышенным горят.
Благодарю Галину Лобанову (СПб), нашедшую и любезно предоставившую в мое распоряжение этот перевод. — автор сайта.

¹ Число это ниже действительного. В одних Соединенных Штатах в настоящее время насчитывают до 6 000 врачей-гомеопатов. В европейских государствах число их можно принять приблизительно в 2 000. Кроме того их можно встретить в других частях света, так что общее число составляет около 10 000 врачей. — прим. пер. К концу 1890-х гг. число врачей-гомеопатов в США достигало 11 000 человек. — прим. автора сайта.

² Не тому, как видно, научил вас он.
Как он харкает, как плюет,
Подсмотрели вы, точно; а вот
Его гения, так сказать, головы
На смотру не схватите вы (пер. В. Зоргенфрея).
Благодарю сотрудницу Российской Национальной библиотеки (СПб) Татьяну Угорскую, любезно нашедшую и предоставившую в мое распоряжение этот перевод. — автор сайта.

³ Родился 10 апреля 1755 г.

⁴ «Период бури и натиска» (нем.) — прим. автора сайта.

⁵ «Уксус должен спозаранку окисляться!»

⁶ В Мейссене родились также оба брата Шлегеля. Городок этот находится в Саксонии, при слиянии Эльбы и Мейссы.

⁷ «Biographie universelle ancienne et moderne», par M. Michaud. Paris. Art. S. Hahnemann.
«Treue Bilder aus dem Leben der verewigten Frau Hofrath Johanne Henriette Leopoldine Hahnemann, geb. Küchler». Berlin, 1865. Я слышал подтверждение этого факта от практикующего в Лондоне внука Ганемана, д-ра Зюса Ганемана. (Здесь Бернетт ошибается, как и те, на кого он ссылается. Ганеман с двенадцатилетнего возраста преподавал в гимназии ученикам младших классов древнегреческий, а не иврит. Известно, что Ганеман читал на иврите, но никогда не преподавал его. — прим. автора сайта.)

⁸ Скорее всего, к моменту окончания гимназии Ганеман кроме родного немецкого владел латынью, древнегреческим и французским. Все остальные языки он изучил впоследствии, главным образом во время своего пребывания в Германштадте. — прим. автора сайта.

⁹ Лет десять или двенадцать тому назад проф. Бильрот в Вене предложил ввести правила, рассчитанные на то, чтобы сделать медицинскую профессию доступной только людям со средствами. Во время жарких прений, возбужденных этим предложением, оказалось, что почти все известные тогда венские профессора (Рокитанский, Гиртл, Скода и Оппольцер) были некогда бедными студентами.

¹⁰ Он сделал себе лампочку, чтобы скрыть свои ночные занятия — явное доказательство его трудолюбия и любознательности уже в таком юном возрасте. — прим. пер.

¹¹ Гордая наука узнала о хине от индейцев, которые удостоверились в ее антипериодических свойствах тем, что пили воду из болот, где растут хинные деревья; эта вода представляла, таким образом, натуральный холодный настой хины.

¹² William Cullen's Abhandlung über die Materia Medica nach der nunmehr von dem Verfasser selbst ausgearbeiteten Originalausgabe übersetzt und mit Anmerkungen von Samuel Hahnemann, der Arzneikunde Doctor. В 2 част. Лейпциг, 1790.

¹³ Вопрос этот подробно разобран ученым д-ром Дадженом (Dudgeon) в его Lectures on the Theory and Practice оf Homœopathy. London. 1854.

¹⁴ Из новейших сторонников этого учения заслуживает быть упомянутым Шассиэль (Chassiel) «Des Rapports de l'Homœopathie avec la Doctrine des Signatures, Lettre à M. le Dr. H. Fredáult». Paris, 1866. Это труд добросовестный и направлен, по-видимому, против Теста (Teste), который подметил принцип ubi malum ibi remedium, не справившись с Порта или Кроллем. Шассиэль приводит еще пятое понятие о лечении подобнодействующими, а именно (стр. 48) — двудомные растения излечивают заразные болезни: «La similitude avec le mode de propagation».
Лучшее историческое сочинение по этому вопросу, насколько мне известно, «Medicorum Priscorum de Signatura imprimis plantarum doctrina, autor F. L. A. H. de Gohren». Jena, 1840.

¹⁵ Между грецким орехом и человеческой головой существует полное сходство: 1) наружная оболочка соответствует коже на голове 2) скорлупа — черепу 3) перепончатая оболочка ореха — мозговой оболочке 4) ядро — мозгу. Что тут общего с научной гомеопатией?

¹⁶ Ива (Salix — откуда салицин) еще в старину славилась как противолихорадочное средство.

¹⁷ Morbus omnis contrariis profligandus: contraria enim sunt morborum remedia. Remedium est quod morbum depellit: quicquid autem morbum depellit, id illi vim infert: quod vim infert, contrarium est: omni ratione igitur remedium morbo contrarium esse neeesse est, omnemque morbi depulsionem atque curationem contrariis perfici... Rata igitur constansque manet curandi lex per contraria. Arbitrantur plerique medendi summam legem everti, dum morbos quosdam audiunt remediis depelli similibus. At ejusmodi omnia morbo licet similia sint, ejus tamen causae primum ac per se adversantur, morbo autem ex accidenti; huneque tollunt non per se, sed sublata ejus causa. Sic rheumbarbarum quamvis calidum febrem solvit, dum ipsius materiam expurgat. Et lassitudinem exercitatio lenit, quod humorem per musculos effusum discutiat. Et vomitionem sedat vomitio, quae proritantem humorem exeutiat. Et dysenteriam purgatio levat, noxia materia ejus efficiente causa detracta. Ad eundem prope modum frigid? larga perfusio convulsionem (ut est apud Hippocratem) (Aph. 25, lib. V) solvere putatur... Sunt autem ejusmodi omnia curando affectui vere contraria, и проч.

¹⁸ Ergo morbi omnes contrario curantur. Sit hoc primum inveniendi remedii principium, quod in genere breviter declaratum sequentibus libris singulorum morborum et remediorum comparatione fiet notius. Velim interea lectorem observare quam sapienter Paracelsus suae medicin? contrarium jecerit fundamentum, Morbos omnes sanari similibus. Quod si contrariorum contraria sint consequentia, sanitas autem servetur similibus, quis non videt morbos abigendos esse contrariis? Nonne morbus cum sit hostis natur? se depellendum indicat! at simile non agit in simile, contrario igitur prodigandus.

¹⁹ «Schon im XVII. Jahrhundert kannte Dr. Paul Fleming, der berühmte Dichter, der zugleieh auch Arzt war, die Homöopathie und gab ihr vor der Allopathie den Vorzug. In seinem Gedichte an Dr. Hartman, seinen Freund, findet sich folgende Stelle:
"Ein kluger Arzt der nimmt
Da seine Hilfe her, von was der Schade kommt
Lost Salzsucht auf durch Salz; löscht Feuer aus mit Flammen.
Was mancher nicht begreift. Ihr zieht die Kunst zusammen,
Macht wenig aus so viel. Ihr wirket viel durch wenig
Von Euch thut ein Gran mehr, als jener langer Trank,
An dem ein Fleischer wol sich möchte heben krank.
Wir sind nun überhoben
Der alten Fantasey. Wer will den Arzt noch loben
Um dass er nur verdient des Apotheker's Dank
Der doch dies setzt vor das. Soll man die armen Schwachen
Durch einen schweren Trunk noch doppelt schwächer machen?» etc.

²⁰ Medicina Spagijrica Tripartita, oder Spagijrische Artzneij Kunst in dreij theil getheilet. Authore, Joanne Pharamundo Rhumelio. Frankfurt, 1662. Editio secunda. (Первое издание вышло в 1630 г.).
В Compendium Hermeticum (с. II р. 3) читаем: Dieweilen ein jeder Spiritus allein begehrt von demjenigen mutirt zu werden das seiner Natur am hefftigsten verwandt ist (Simile a simili curari) dardurch der Hermetisten Galenisten Unterschied kund und offenbar. Затем (с. IV, p. 11) ...Also auch wird eine Krankheit im elemento ignis, aeëris, vel aquae microcosmi, so müssen ihr dieselbig auch zu hülff kommen, und Allezeit muss Gleiches sein Gleiches helfen.

²¹ Die curation belangend, ist dieselbe generalis oder specialis, und geschieht entweder auff die gemeine oder Galenische Weise, oder aber naeh Art der neuen Hermetischen und Paracelsischen Medicin, neben welchen auff die naturliche Magia, was bisshero durch die gemeine Galenische Art zu curiren verriehtet, will ich lieber stillschweigend vorbeij gehen, als davon viel Klagens machen, damit ich die Wunde nicht erfrische. Welche darin beharrlich besteht: contraria contrariis curari deebeant. Was im Gegentheil die alte Hermetische Art zu curiren praestiret, lehret die tägliche Erfahrung, und wird der Menschliche Leib so dadurch vielmals glücklich von auch unheilbar gehaltenen Krankheiten (mit Göttlicher Hulffe liberiret), wie auch unsere geringe experientz genugsam bezeugen. Diese beruhet in dem: quod similia similibus curentur.

²² Речь идет о стихотворении известного французского поэта Пьер-Жана Беранже (1780—1857) «Дураки» (Les fous), которое в переводе В. Курочкина называется «Безумцы». Процитированный Ганеманом фрагмент звучит в нем так:
Ждет Идея, как чистая дева,
Кто возложит невесте венец.
«Прячься», — робко ей шепчет мудрец,
А глупцы уж трепещут от гнева.
Но безумец-жених к ней грядет
По полуночи, духом свободный,
И союз их — свой плод первородный —
Человечеству счастье дает. (прим. д-ра А. Шипова).
Гизо (Guizot) Франсуа (1787-1874) — историк, известный политический деятель эпохи Реставрации, неоднократно назначавшийся на министерские посты, с 1847 г. — глава правительства, свергнутого революцией 1848 г. Ганеман писал Гизо в 1835 г. в поддержку идеи французских гомеопатов открыть собственную больницу в Париже, когда последний занимал пост министра просвещения. — прим. автора сайта.

²³ Крумп показывал свое сочинение об опиуме в рукописи д-ру Грегори в Эдинбурге. Последний «прочитал его со вниманием» и нашел, что «как научное медицинское сочинение, оно имело значительные достоинства». Но оно не привело ни Грегори, ни самого Крумпа к открытию закона лечения. Из этого видно, что одни тщательные исcлeдoвaния лекарств на здоровых не были достаточны, чтобы открыть гомеопатию, точно так же как намеки и различные понятия о лечении подобными, о которых мы уже говорили.

²⁴ Это родина новейшей физиологической фазы аллопатии, в которой нельзя не признать науки, т. е. науки паллиативной медицины, тогда как гомеопатия представляет науку целительной медицины.

²⁵ Anton Stoerck: Libellus quo demonstratur: Stramonium, Hyosciamum, Aconitum non solum tuto posse exhiberi usu interno hominibus, verum et ea esse nemedia in multis morbis maxime salutifera. Vindobonae, MDCCLXIL.
Впрочем, Штёрк еще раньше испытывал лекарства на здоровых (Libellus de Cicuta, Vindobonae, 1760, с. I. p. 8). Сперва он дал цикуту собаке и «His audacior redditus, in me ipso experimentum feci. Mane ae vesperi sumse granum unum hujus extracti, et vasculum unum infusi theae hausi desuper. Diaetam tunc paulo strictiorem observavi, ut ilico (sic) adverterem, si quid insoliti in meo corpore fieret». Она ему не повредила. Тогда он увеличил дозу, и все-таки получил только отрицательный результат. К какому же пришел он заключению? «Jam ergo optimo jure et salva conscientia hoc in aliis mihi licuit tentare».
Это был экстракт. «Quae autem radici cicutae vis inesset? quoque scire volui».
Значение этого вопроса видно из его ответа. Он говорит: «Radix recens dum in taleolas discinditur, fundit lac, quod gustu amarum et acre est. Hujus lactis unam alteramve guttulam linquae apice delibavi. Mox lingua facta est rigida, intumuit, valde doluit, et ego nec verbum loqui poteram. Sinistro hoc eventu terrefactus multum timui».
Лимонный сок дал облегчение, боль и растяжение уменьшились, так что он мог пролепетать (balbutire) несколько. Спустя два часа он совсем оправился.
Затем он взял сушеный корень, истолок его в порошок и нашел его менее вредным (minus nociva). Поэтому он приготовил сухой экстракт... «tunc fit extractum minus efficax, attamen utile».
Что же побудило это Штерка назначать цикуту (conium maculatum) при болезненном опухшем языке с потерей речи? Нимало как при отвердении желез!

²⁶ Следовательно, он не делал никакой попытки на индукцию.

²⁷ Довольно замечательно, что горький враг Штёрка де Гэн (de Haen, Ratio medendi. Tom. IV, p. 228) почти наткнулся на нашу научную гомеопатию; он пишет: «Dulco-amarae stipites majori dosi convulsiones et deliria excitant, moderata vero spasmos, convulsionesque solvunt». Полное право имел Ганеман воскликнуть: «Как близок был де Гэн к признанию естественного закона лечения» (Organon). Могучий гений Ганемана нечасто встречается у сынов природы.

²⁸ Заметьте, что Ганеман уже имел некоторые познания о патогенетических свойствах лекарств.

²⁹ Между нами также господствует слишком сильная наклонность обратиться в гомеопатов-специфистов. Нет сомнения, что быть специфистом дело очень хорошее, но еще того лучше быть обособляющим гомеопатом.

³⁰ Quamobrem donatus honoratusque а Caesare fuit.

³¹ См. «Простые беседы о великой истине». Гл. X. «Гомеопатия между аллопатами». — прим. пер.

³² Болезни излечиваются не красноречием, а средствами.

³³ Я имею в виду его биопатологию, верную природе, хотя и осмеиваемую в книгах.

³⁴ О дальнейшей судьбе Ганемана см. «Самуил Ганеман: очерк жизни и деятельности» Льва Бразоля. — прим. автора сайта.

³⁵ В тот момент, когда Бернетт читал свою лекцию, памятников Ганеману действительно еще не существовало. Ныне кроме памятника на могиле на кладбище Пер-Лашез, Ганеману установлены памятники и бюсты в Вашингтоне, Дрездене, Мейссене, Кетене, Сан-Паулу и Порту-Аллегре (Бразилия), в Испании и других местах — прим. автора сайта.

Благодарим д-ра А. Котока за предоставленный материал

Полная и современная трактовка важнейших параграфов «Органона» Ганемана излагается в книгах Люка Де Схеппера «Перечитывая Ганемана. Учебник классической гомеопатии для профессионалов» и «В поисках подобнейшего лекарства. Стратегия успешного ведения пациента».

Краткая биография Самуэля Ганемана



В продаже: серия брошюр Бернетта Джеймса («Гомеопатическое лечение опухолей», «Гомеопатическое лечение заболеваний женских органов и бесплодия», «Гомеопатическое лечение заболеваний печени», «Гомеопатическое лечение заболеваний селезенки», «Гомеопатическое лечение и поддержка ослабленных и отстающих в развитии детей»; скоро «Женский климакс и сопутствующая патология. Гомеопатическое лечение и сопровождение» и др.).

При копировании материала ссылка на Издательство «Гомеопатическая книга» обязательна. Помните, что копирование материалов без разрешения приводит к пессимизации (ухудшению качества поиска) вашего сайта!

---